— А ты — на следующую ночь, вместе с Ботвой.
Ботва мерзко захихикал, а Старое Копыто в испуге сел на огрызок хвоста.
— Потом ходоки, потом я с мудрецом, а брюл-брюл — в запасе. Вопросы есть?
— У меня не вопрос, а сообщение, — встал с места Ыц-Тойбол. — Мы тут подсчитали с Гуй-Помойсом… ну, короче, завтра еды уже не будет.
— Бич! — освистали докладчика Раздолбаи. — Мы протестуем!
— Заткнитесь! — рявкнули воин с пан-руххом.
— Я это к тому, что пора переходить на автономное питание. У кого большие толстые хвосты? — продолжил молодой ходок.
Таковые оказались в наличии только у ходоков. Остальные обладали какими-то жалкими метелками, или же вообще не имели таковых.
— Ладно, — Ыц-Тойбол почесал голову. — Завтра и решим.
Выставили караул. Снаружи, за пределами шатра, дули холодные ветры, на небе мерцали неподвижные искры, Желторот раскрыл клюв и зачарованно пялился вверх.
— Бич, ты не замерз? — спросил у него Торчок.
— Нет, бич, только пальцы зябнут.
Ночь, кстати, была светлая: помимо непонятных искорок на небе то тут, то там торчали какие-то блестящие штуковины с острыми концами, один в один напоминающие дуг воина, а еще сияли круглые и продолговатые предметы, величиной чуть ли не с голову Желторота.
— А вот как ты думаешь, от кого мы этих бичей сторожим? — не унимался Торчок.
— Ну, не знаю, — задумался Желторот. — Может, от них?
Прямо на караул наступали зловещие рогатые тени.
Контору они назвали «Стандарт». Вывесили табличку и стали ждать: кто первый придет?
Но никто не шел.
— Слушай, а почему все мимо проходят, и даже на вывеску не смотрят? — Дуй задумчиво протирал окуляры.
— Видишь ли, Скиппи, — Уй-Диболом стоял за кульманом и бойко что-то чертил, — возможно, это потому, что никто не умеет читать.
— Интересная гипотеза, — Дуй нацепил окуляры на нос и уткнулся в свой чертеж. — А вот, скажем, почему мы умеем?
— Это уже совсем просто. Мы — Диболомы.
— А это как-то связано?
В это время в «Стандарт» вошел первый посетитель.
— Рады услужить, — хором приветствовали Уй и Дуй Ваз-Газижоку.
— Опять вы? — расстроился архитектор. — Я думал, это какая-то новая забегаловка. И такой странной формы…
— Параллелепипед!
— Кто — я?
— Нет, — Уй жестом приказал Скипу заткнуться, — это форма так называется — параллелепипед.
Ваз-Газижока удивился:
— Кто же это придумал?
— Мы!
— Скиппи, потише, пожалуйста. Так вот, эту форму придумали мы сами, и она замечательна тем, что универсальна и устойчива.
— Но это же уродство какое-то!
— Что? — Уй как будто не расслышал, а глаз его предательски дернулся.
— Я говорю — уро… огхгхгхгх… бульбуль… — из распоротого горла Ваз-Газижоки хлынула ярко-желтая струя, голова архитектора, недоумевающе вращая глазами, опрокидывалась за спину. Лапки сикараськи тщетно пытались поймать потерянную голову, а чтобы эти попытки не увенчались таки успехом, Уй отрубил и их.
— Ну и зачем? — расстроился Скип. — Опять тратить еду на восстановление тупореза. Когда у этой тупой башки новое тело вырастет, ты подумал?
Уй делово отрезал голову от туловища и поставил на подоконник.
— Вы мне за это ответите! — возмущалась голова. — Я временно недееспособный!
— Жуй, — отрубленная лапка архитектора заткнула голове рот. — И запомни: уродство — загромождать ландшафт без плана застройки. А из одного параллелепипеда можно выстроить красивый правильный город.
Ваз-Газижока на удивление быстро сжевал кляп, сыто рыгнул и заявил:
— Вы мне за все ответите! И за параедрипед ваш тоже!
Вторая лапка прервала стенания говорящей головы. Диболомы углубились в работу.
Легко сказать: «Хватит курить!» А хоть один из Патриархов пробовал вот так, в одночасье, расстаться с любимым кальяном, а главное — с его содержимым?! И зачем вообще они придумали балданаки, неужели Среда Обитания без них не обошлась бы? Ох, ломает, ломает нас переходный период…
Чтобы отвлечься, Лой-Быканах попытался думать о смысле бытия.
Думать оказалось гораздо тяжелее, чем благоговеть, но определенная приятность наблюдалась и в этом сомнительном процессе. Например, оказалось, что в голове копошится великое множество непонятных слов и цитат, от гедонизма до Тащитесь и развлекайтесь. За последнее Лой-Быканах, кстати, не ручался: этот афоризм мог звучать и как Разделяй и властвуй, и как Рога и копыта, отчего сакральный (о, еще одно слово!) смысл его не становился яснее. Но зато между ушами становилось щекотно, когда, в тщетной попытке упорядочить внутренний мир, философ пытался рассортировать все эти сублимации индивидуальной перверсии и гомосексуализм.
Хорошо понимая, что корпоративная этика не позволит коллегам индифферентно воспринять вопиющее неуважение Лой-Быканаха к традициям Ложи, и отказ от балданаков будет воспринят как бравада и эпатаж, философ забаррикадировал все входы и выходы в своем жилище, и теперь переживал жесточайшую ломку.
И, как оказалось, при абстиненции сикараськи тоже могут видеть галюны.
— Что, умираешь? — Патриарх склонился над эксцентриком, и в глазах его читалась чуть ли не жалость.
— Да, умираю, — согласился Лой-Быканах.
Патриарх покачал головой и снова исчез.
— Это издевательство какое-то, — простонал ему вослед философ. — Чего являлся, спрашивается?
Злость придала сил. Лой-Быканаха озарило: ведь в балданакском угаре он позабыл, когда и ел-то в последний раз. Наловив пальцами разнообразных мелких сикарасек, снующих по полу, он кое-как перекусил ими, сдержал первые порывы тошноты, потом вторые… а потом проснулся чудовищный аппетит, и вся живность в доме Лой-Быканаха перекочевала в его желудок.
Сразу захотелось прилечь и поспать. Философ уютно расположился прямо на полу, потому что до опочивальни идти лениво, и руки как-то сами собой потянулись к кальяну… но ухватили пустоту.
— Где?.. — хотел возмутиться Лой-Быканах, но в это время в дверь постучали.
— Кто там?
— Эй, ты! — последовал яростный ответ. — Или ты заберешь его обратно, или пожалеешь.
— Забери себе, — огрызнулся философ. В конце концов, он у себя дома, и может никого не бояться.
В дверь что-то тяжело бухнуло, и баррикада зашаталась.
Что-то мне как-то гулять захотелось, подумал эксцентрик после второго удара, когда дверь надсадно затрещала.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});